Шабалинские рассказы. И такая, любая-любимая… Ты прости меня, доченька

Шабалинские рассказы. И такая, любая-любимая… Ты прости меня, доченька

Судьба деревенской бабы

Рано овдовела Глафира, тридцати шести лет. Умер ее Степан в родной деревне Шабалинского района в  один из жутких запоев. Не успели до участковой больницы довести, откачать.

Так и испустил дух по дороге, в кузове тракторной тележки, не приходя в сознание.

Не поняла Глаша, хуже ли стала ее вдовья жизнь? Искоса, припоминая былое, поглядывала на Зоеньку. Дочка, белокурая и голубоглазая, напоминала ей молодого Степана. В такие минуты думалось матери:

— Уж ты-то, ангел мой, вырастешь славная…

Детство дочери в деревне

Иной раз прибежит дочурка на ферму:

— Мама, давай подсоблю!!!

— Нет уж, милая! Я всю жизнь в навозе копаюсь, за копейки горбачусь, а тебе не позволю.

Работа тяжелая, ни выходных тебе, ни проходных. Дома — хозяйство большое. Вот и приходилось крутиться с утра до ночи — все в трудах да в заботах.

— В зеркало некогда глянуть! — вздыхала она иной раз вечером, засыпая на ходу.

А наряды себе все-таки обновляла. Вот уже два сундука набила. Вдруг, вдруг — женское сердце при этой мысли билось чаще — встретится ей мил-человек. А у нее-то уж все припасено. Знай, наряжайся! Вот она — ладная да красивая какая… Пусть посмотрит, полюбуется!..

Но где тот единственный? Заплутал, верно… И гардероб нафталином уже пропах.  

Сама-то в спецовке день- деньской мызгается, переодеваться недосуг. Лицо покрылось мелкими и крупными морщинами, словно жевала, жевала корова жвачку и отрыгнула ее Глафире в лицо…

Зато дочь баловала, ни в чем та нужды не имела.

Юность деревенской девушки

Училась Зоя посредственно. После восьмилетки закончила училище. Заприметил девчонку паренек из соседней деревни, Владимир. Ухаживал неумело, но от души.

А Зойка, знавшая себе цену, поджав пухлые губки, произносила презрительно:

— Трактористов мне еще не хватало!

Принесенные парнем букеты цветов кидала корове в кормушку. Мать осуждающе качала головой:

— Да что ты, доченька, роешься. Ладный собой молодец, смиренный, водку не хлещет. Выходи за него. Деток пора заводить, а я тебе свое место уступлю. Наработалась, хватит!

— Ты чего, мам? В натуре, не свихнулась ли совсем? Я — на ферму? — девушка рассмеялась и взглянула на свои холеные ручки.

Однажды, взяв денег на дорогу, собрав вещички, не попрощавшись ни с кем, Зоя укатила в областной центр.

Шли годы… Дивилась Глафира, как это ее девочка живет в городе без прописки? И почему у нее руки нетрудовые, хотя уверяет, что на трех работах вкалывает?

А у Зойки один ответ:

— Много будешь знать, скоро состаришься!

— Да кто их разберет, нынешнюю молодежь,- рассуждала сама с собой мать,- впрямь, видно, зарабатывает — ишь, шубу справила. Натуральная, говорит. А у меня искусственная в сундуке лежит. Два года горбатилась, прежде чем купить.

Однажды, расщедрившись, мать предложила:

— Забери одежду мою, которая поначе. Мне она теперь ни к чему… Платок вот пуховый! Как в печке будешь ходить, тепло… Раз его только и надевала. И остальное все новехонько, с бирками.

Усмехнулась доченька и ответила зло:

— Да твоим вещам, маманя, место на свалке.

Сникла Глафира от этих слов, но виду не подала, стерпела обиду. А сама задумываться чаще стала:

— Всю жизнь для нее старалась… А выходит — зря? Чужие мы… Дом, по деревенским меркам, полная чаша. Все свое. Ешь — не хочу… И блинчиков испеку, и котлеток нажарю. А она мои вещи на свалку. Может, и меня, старую, туда же? Да ладно, — успокаивала себя женщина, — чего обижаться-то? Вон дама какая выросла — красивая да нарядная, словно королева какая с картинки сошла…

Прозрение и расплата

Однажды осенью, возвращаясь с работы, Глаша еще издали заприметила знакомую фигурку приближающуюся к ней. Всплеснула руками:

— Да никак это Зоенька? Дочь подбежав, со слезами на глазах кинулась на шею:

— Мамке, милая… Насовсем я приехала, навсегда…

Щемящая радость наполнила сердце матери. Они снова вместе. Заплакав от нахлынувшей нежности, Глафира гладила дочку по вздрагивающей спине.

— Радость — то какая! Вот и Володька счастья своего дождался…

— Не нужна я сейчас никому, — обреченно выдохнула Зоя, — СПИД у меня…

— Ну и Бог с ним с этим СПИДом! Он и слов-то таких мудреных, поди, не слыхал? А что это?

— Эта штука похуже сифилиса! Вылечиться невозможно!

Словно молния вдруг пронзила мозг Глафиры. Она сразу все поняла, припомнила и дорогую одежду и украшения, холеные ручки и … И в ужасе отшатнулась от дочки:

— Ах, ты, шлюха, потаскуха, дрянь!

Не помня себя, Глафира била по щекам Зою и выкрикивала много чего горького и обидного. Всего, что скопилось в душе за прожитые годы. Резко развернулась и, не оглядываясь, быстрым шагом направилась обратно на ферму.

Вернулась домой поздно. В хлеве мычали голодные корова и телка. В открытой настежь избе подозрительная тишина. Включила свет.

На коленях у кровати в неестественной позе с петлей на шее дочь: малиновое лицо, полуоткрытый рот, вывалившийся набок язык.

 Половицы уплывали из-под ног. Небытие, темнота, покой…

Свечи у изголовья…

Шабалинские рассказы. И такая, любая-любимая… Ты прости меня, доченька

Очнулась Глафира на кровати. Посреди комнаты стоял гроб, а там, женщина силилась вспомнить… Там должна лежать ее мать а , может, дочь? А это кто? Володя… Он низко склонил голову и гладит девушке руки. У изголовья мерцают зажженные свечи.

— Прости, — он целовал холодный девичий лоб, — не сумел доказать, что я люблю тебя, как никто другой.

Объясняясь ей в любви сейчас, мертвой, Владимир волновался. Он был немногословен и, как всегда, неуклюж.

— Видишь, гроб сколотил… своими руками… А мечтал колыбельку и кроватку сделать для нашего первенца. Могилу вырыл, никого не позвал на подмогу. Буду теперь ночь с тобой коротать. Один… Первую и последнюю. Но все равно не люб я тебе, не люб,- парень вытер вспотевший лоб, глаза его чуть оживились:

— Не забыла, Зоенька, как мы в школу ходили через кладбище? Тебя всегда пугали могилы, старые ели и мертвецы. Ты пробиралась сторонкой, где росли молодые березки. Вот там тебе и могилу вырыл… Ты не бойся… Там не страшно… У всех на виду…

Глафира слушала молча. Не выдержала, встала, подошла босыми ногами к гробу и, упав на колени, заголосила:

— Прости, доченька. Ты одна у меня! И такая, любая, любимая…

Она с силой стучала головой об пол, стараясь этой болью заглушить боль души. Мелкие капельки крови проступили сквозь разбитую кожу.

— А-а-а, вон и Степан пожаловал!

Глафира мелко перекрестилась:

— Слава Богу, из запоя вышел!? Это же надо! Сколько годков Леший носил тебя незнамо где! Хоть бы весточку, хоть бы весточку дал…

Женщина делала в воздухе странные движения, словно пытаясь кого — то обнять:

— Степа, знакомься. Это жених Зоиньки нашей!

И, повернувшись к гробу, радостно закричала:

— Дочка, просыпайся, отец вернулся!..

Рейтинг
( Пока оценок нет )
Надежда Панарина/ автор статьи

Одного древнегреческого философа приговорили к казни. Утром приговоренного вывели на площадь перед тысячной публикой. Был он неряшлив, со всклоченной бородой и шевелюрой волос. Его спросили:
- Что ж ты делал всю ночь? Неужели нельзя было в порядок привести свой внешний вид?
На что философ ответил:
- Я всю ночь приводил в порядок свои мысли…

Добавить комментарий

Шабалинский край родной