Судьба деревенской бабы
Рано овдовела Глафира, тридцати шести лет. Умер ее Степан в родной деревне Шабалинского района в один из жутких запоев. Не успели до участковой больницы довести, откачать.
Так и испустил дух по дороге, в кузове тракторной тележки, не приходя в сознание.
Не поняла Глаша, хуже ли стала ее вдовья жизнь? Искоса, припоминая былое, поглядывала на Зоеньку. Дочка, белокурая и голубоглазая, напоминала ей молодого Степана. В такие минуты думалось матери:
— Уж ты-то, ангел мой, вырастешь славная…
Детство дочери в деревне
Иной раз прибежит дочурка на ферму:
— Мама, давай подсоблю!!!
— Нет уж, милая! Я всю жизнь в навозе копаюсь, за копейки горбачусь, а тебе не позволю.
Работа тяжелая, ни выходных тебе, ни проходных. Дома — хозяйство большое. Вот и приходилось крутиться с утра до ночи — все в трудах да в заботах.
— В зеркало некогда глянуть! — вздыхала она иной раз вечером, засыпая на ходу.
А наряды себе все-таки обновляла. Вот уже два сундука набила. Вдруг, вдруг — женское сердце при этой мысли билось чаще — встретится ей мил-человек. А у нее-то уж все припасено. Знай, наряжайся! Вот она — ладная да красивая какая… Пусть посмотрит, полюбуется!..
Но где тот единственный? Заплутал, верно… И гардероб нафталином уже пропах.
Сама-то в спецовке день- деньской мызгается, переодеваться недосуг. Лицо покрылось мелкими и крупными морщинами, словно жевала, жевала корова жвачку и отрыгнула ее Глафире в лицо…
Зато дочь баловала, ни в чем та нужды не имела.
Юность деревенской девушки
Училась Зоя посредственно. После восьмилетки закончила училище. Заприметил девчонку паренек из соседней деревни, Владимир. Ухаживал неумело, но от души.
А Зойка, знавшая себе цену, поджав пухлые губки, произносила презрительно:
— Трактористов мне еще не хватало!
Принесенные парнем букеты цветов кидала корове в кормушку. Мать осуждающе качала головой:
— Да что ты, доченька, роешься. Ладный собой молодец, смиренный, водку не хлещет. Выходи за него. Деток пора заводить, а я тебе свое место уступлю. Наработалась, хватит!
— Ты чего, мам? В натуре, не свихнулась ли совсем? Я — на ферму? — девушка рассмеялась и взглянула на свои холеные ручки.
Однажды, взяв денег на дорогу, собрав вещички, не попрощавшись ни с кем, Зоя укатила в областной центр.
Шли годы… Дивилась Глафира, как это ее девочка живет в городе без прописки? И почему у нее руки нетрудовые, хотя уверяет, что на трех работах вкалывает?
А у Зойки один ответ:
— Много будешь знать, скоро состаришься!
— Да кто их разберет, нынешнюю молодежь,- рассуждала сама с собой мать,- впрямь, видно, зарабатывает — ишь, шубу справила. Натуральная, говорит. А у меня искусственная в сундуке лежит. Два года горбатилась, прежде чем купить.
Однажды, расщедрившись, мать предложила:
— Забери одежду мою, которая поначе. Мне она теперь ни к чему… Платок вот пуховый! Как в печке будешь ходить, тепло… Раз его только и надевала. И остальное все новехонько, с бирками.
Усмехнулась доченька и ответила зло:
— Да твоим вещам, маманя, место на свалке.
Сникла Глафира от этих слов, но виду не подала, стерпела обиду. А сама задумываться чаще стала:
— Всю жизнь для нее старалась… А выходит — зря? Чужие мы… Дом, по деревенским меркам, полная чаша. Все свое. Ешь — не хочу… И блинчиков испеку, и котлеток нажарю. А она мои вещи на свалку. Может, и меня, старую, туда же? Да ладно, — успокаивала себя женщина, — чего обижаться-то? Вон дама какая выросла — красивая да нарядная, словно королева какая с картинки сошла…
Прозрение и расплата
Однажды осенью, возвращаясь с работы, Глаша еще издали заприметила знакомую фигурку приближающуюся к ней. Всплеснула руками:
— Да никак это Зоенька? Дочь подбежав, со слезами на глазах кинулась на шею:
— Мамке, милая… Насовсем я приехала, навсегда…
Щемящая радость наполнила сердце матери. Они снова вместе. Заплакав от нахлынувшей нежности, Глафира гладила дочку по вздрагивающей спине.
— Радость — то какая! Вот и Володька счастья своего дождался…
— Не нужна я сейчас никому, — обреченно выдохнула Зоя, — СПИД у меня…
— Ну и Бог с ним с этим СПИДом! Он и слов-то таких мудреных, поди, не слыхал? А что это?
— Эта штука похуже сифилиса! Вылечиться невозможно!
Словно молния вдруг пронзила мозг Глафиры. Она сразу все поняла, припомнила и дорогую одежду и украшения, холеные ручки и … И в ужасе отшатнулась от дочки:
— Ах, ты, шлюха, потаскуха, дрянь!
Не помня себя, Глафира била по щекам Зою и выкрикивала много чего горького и обидного. Всего, что скопилось в душе за прожитые годы. Резко развернулась и, не оглядываясь, быстрым шагом направилась обратно на ферму.
Вернулась домой поздно. В хлеве мычали голодные корова и телка. В открытой настежь избе подозрительная тишина. Включила свет.
На коленях у кровати в неестественной позе с петлей на шее дочь: малиновое лицо, полуоткрытый рот, вывалившийся набок язык.
Половицы уплывали из-под ног. Небытие, темнота, покой…
Свечи у изголовья…
Очнулась Глафира на кровати. Посреди комнаты стоял гроб, а там, женщина силилась вспомнить… Там должна лежать ее мать а , может, дочь? А это кто? Володя… Он низко склонил голову и гладит девушке руки. У изголовья мерцают зажженные свечи.
— Прости, — он целовал холодный девичий лоб, — не сумел доказать, что я люблю тебя, как никто другой.
Объясняясь ей в любви сейчас, мертвой, Владимир волновался. Он был немногословен и, как всегда, неуклюж.
— Видишь, гроб сколотил… своими руками… А мечтал колыбельку и кроватку сделать для нашего первенца. Могилу вырыл, никого не позвал на подмогу. Буду теперь ночь с тобой коротать. Один… Первую и последнюю. Но все равно не люб я тебе, не люб,- парень вытер вспотевший лоб, глаза его чуть оживились:
— Не забыла, Зоенька, как мы в школу ходили через кладбище? Тебя всегда пугали могилы, старые ели и мертвецы. Ты пробиралась сторонкой, где росли молодые березки. Вот там тебе и могилу вырыл… Ты не бойся… Там не страшно… У всех на виду…
Глафира слушала молча. Не выдержала, встала, подошла босыми ногами к гробу и, упав на колени, заголосила:
— Прости, доченька. Ты одна у меня! И такая, любая, любимая…
Она с силой стучала головой об пол, стараясь этой болью заглушить боль души. Мелкие капельки крови проступили сквозь разбитую кожу.
— А-а-а, вон и Степан пожаловал!
Глафира мелко перекрестилась:
— Слава Богу, из запоя вышел!? Это же надо! Сколько годков Леший носил тебя незнамо где! Хоть бы весточку, хоть бы весточку дал…
Женщина делала в воздухе странные движения, словно пытаясь кого — то обнять:
— Степа, знакомься. Это жених Зоиньки нашей!
И, повернувшись к гробу, радостно закричала:
— Дочка, просыпайся, отец вернулся!..
